Виталий Закруткин - Плавучая станица
Виталий Закруткин - Плавучая станица краткое содержание
Плавучая станица читать онлайн бесплатно
Виталий Закруткин
ПЛАВУЧАЯ СТАНИЦА
Роман
Глава первая
Негреющее, чуть повитое морозной дымкой зимнее солнце тускло светило над белыми холмами. После короткой оттепели жестокие морозы затянули снег ледяной пленкой, и вся степь сияла ровной холодной желтизной.
Между высокими заснеженными скирдами, минуя грейдер, прямо по склону холма пробирались одинокие сани. Косматые рыжие кобылы, пофыркивая и тяжело поводя запотевшими, тронутыми инеем боками, грузно шагали по глубокому снегу.
В санях сидели здоровенный старик кучер в овчинном тулупе и тонкий юноша в коротком дубленом полушубке и серой барашковой шапке, с которой еще не сошла плотная вмятина — след военной звезды.
Путники долго молчали. Только за холмом, когда уже скрылись с глаз лиловые дымы далеких шахт, старик повернул закутанную бабьим платком голову и хмуро спросил:
— Как вы там, ишо не задубели?
— Есть маленько, — признался юноша. — Надо бы пробежаться.
— Ну так что ж, пробегитесь, — ухмыльнулся старик, — а то в ваших сапожках заклякнуть можно. Заместо вас только сосулю до станицы довезу…
Юноша соскочил с саней, похлопал руками, потоптался на месте, а когда кобылы вышли на бровку и побежали рысью, кинулся за санями. Потом кони пошли медленнее, и старый кучер, не теряя из виду далеко отставшего спутника, хрипло запел тягучую песню без слов.
— Инспектор! — проворчал он, оглядываясь. — Какой с него инспектор? Молоко на губах не обсохло. Тут наши братцы не таких птенчиков обламывали…
Василий Зубов, которого вез со станицы угрюмый старик, был назначен участковым инспектором рыболовного надзора и ехал в станицу Голубовскую принимать участок. По окончании рыбопромышленного техникума он заболел воспалением легких, долго провалялся в больнице и только зимой смог выехать к месту службы.
— Ну как, согрелись? — спросил старик, когда разрумянившийся Зубов вскочил в сани.
— Согрелся, — весело усмехнулся Василий. — А то чуть было не пропал…
Он посмотрел на заиндевевшие усы кучера, на его спущенный с саней огромный резиновый сапог.
— А вам разве не холодно в таких сапогах?
— У меня, мил человек, в каждом сапожке по пуду сенца намощено, — усмехнулся старик.
— Как же вас зовут? — полюбопытствовал Василий, усаживаясь поудобнее. — Вы до сих пор даже фамилию свою не сказали.
— По документу моя фамилия — Ерофей Сазонов, — буркнул кучер, — а только ежели вы в станице меня по этой фамилии искать зачнете, то вам все одно никто ничего не скажет.
— Почему? — удивился Василий.
— А потому, к слову сказать, что у меня есть станичное, уличное то есть, прозвание.
— Какое же?
Старик пренебрежительно махнул кнутом:
— Дурацкое прозвание.
— А все-таки?
— Малявочкой меня кличут, — нахмурился старик, — дед Малявочка — и все…
Посмотрев на грузную фигуру великана кучера, Василий не выдержал и засмеялся. Кучер прикрикнул на кобыл и повернулся к нему.
— Выдумают дурость, она и пристанет до человека.
— Почему же вас так прозвали? — пряча усмешку, спросил Василий.
Дед намотал вожжи на колено, стащил рукавицы, закурил и проворчал, мрачно сплевывая в сторону:
— Это вам в станице все чисто расскажут.
Явно уклоняясь от неприятной темы, старик покосился на Зубова:
— А вы, значится, инспектором до нас назначены?
— Да, инспектором.
— Откудова ж сами родом будете?
Зубов пересел ближе к старику:
— Из города. Мать у меня там учительницей работает. А я в сорок пятом году, как демобилизовался, в рыбтехникум поступил, сразу на второй курс, потому что первый до войны закончил.
— Чей же вы по фамилии будете?
— Зубов, Василий Кириллович.
Дед Малявочка одобрительно кивнул:
— Доброе дело, Кириллыч. Тольки когда ж вы успели в армии служить, ежели вам, должно быть, годочков двадцать, не более, будет?
— Двадцать три, — покраснел Василий. — Я, дедушка, в сорок втором добровольцем в армию пошел. Шестнадцать лет мне было. Пришлось прибавить себе годы, чтобы не отказали в полк зачислить…
Они помолчали.
Оседая на задние ноги, всхрапывая, лошади осторожно спускали сани с высокого крутого холма. Внизу зачернели деревья, крыши хуторских домов, скирды сена, а еще ниже, за кривой излучиной замерзшей речушки, раскинулось белоснежное ровное займище. Далеко на горизонте, за сизо-голубой морозной дымкой, угадывалось русло большой, скованной льдом реки.
Солнце спустилось к самой земле, и все займище было залито красноватыми отблесками косых лучей. Слева и справа замелькали дома. Залаяли собаки.
— Хутор Виноградный, — махнул рукой старик.
— А до Голубовской далеко? — спросил Василий.
— Километров двенадцать будет.
Через несколько минут они миновали хутор, пересекли утонувшую в сугробах молодую лесопосадку и помчались по ровной, накатанной дороге. Уткнувшись носом в шерстяной платок, дед Малявочка раскачивался из стороны в сторону и монотонно покрикивал на спотыкавшихся кобыл.
Ошметки летевшего из-под копыт колючего снега больно били Зубова по лицу, он отворачивался, дышал на озябшие руки и, ожидая появления станицы, смотрел на сумеречные тени лиловеющего займища.
— Вот она, наша плавучая станица! — крикнул старик, тыча кнутовищем влево.
— Почему плавучая? — спросил Зубов, всматриваясь в длинный ряд тополей.
— А вот поглядишь весной: полая вода затопит тут все кругом, баркасами по улицам ездить будем… Да и Станичники наши от рождения до самой смерти на воде проживают…
Крякнув, Малявочка похлопал Зубова рукавицей по плечу:
— Озяб?
— Озяб, — отозвался Василий.
— А водку пьешь?
— Нет, не пью.
— Не пьешь? — недоверчиво переспросил старик.
— Не пью, дед!
Насупив брови, Малявочка осмотрел Зубова с головы до ног, будто только сейчас увидел его, и, усмехнувшись, пожал плечами:
— Ну, значит, трудно, тебе будет должность свою справлять, и для рыбаков трудным ты человеком окажешься…
Он придержал лошадей и добавил суховато:
— Сейчас мы тебя доставим до Марфы Пантелеевны. Это моя невестка, сына моего погибшего женка. Там тебе квартерку наготовили… В ней Степан Иваныч стоял, инспектор, которого осенью увольнили.
Когда въехали в станицу, было почти темно. На голубом снегу чернели высокие дома, присыпанные инеем деревья, загороженные плетнями базы. Сани миновали колхозный двор, свернули в переулок и остановились у крайнего дома, приткнувшегося на бугорке у самой реки.
Дед Малявочка остановил коней, помог Зубову снять чемоданы и, не здороваясь, сказал появившейся на пороге дома женщине:
— Принимай гостя, Марфа.
Василий смущенно сунул старику десятку, простился с ним и, подхватив тяжелые чемоданы, пошел за женщиной в дом. Он так замерз, что у него зуб на зуб не попадал, а ноги совсем одеревенели. Марфа провела его в кухню, открыла дверь в боковую комнатушку и сказала приветливо:
— Снимайте полушубок. Я сейчас лампу засвечу, растоплю печку, а то вы, видать, пока ехали, окоченели.
Василий разделся и присел на табурет, потирая руки.
Марфа внесла зажженную лампу. Не скрывая любопытства, она осмотрела своего гостя — скользнула взглядом по его тонкой, мальчишеской шее, румяным от холода щекам и тихонько засмеялась:
— Молоденький у нас инспектор будет, не такой, как Степан Иваныч.
Поставив лампу на стол, она захлопотала у печки, застучала кастрюлями и, больше не глядя на Василия, заговорила так, точно была в комнате одна:
— Скипятим чайку. Горячий чаек с мороза лучше всего. На ночь затопим в залике, теплей будет. А можно и за спиртом до председателя послать. У нас рыбаки зимой спирт получают…
— Спирта не надо, хозяюшка, — сказал Василий, — а чаю я выпью с удовольствием…
Пока Василий, сидя у стола, пил горячий чай, женщина стояла возле печки, заложив руки за спину, и рассказывала негромко:
— Муж у меня был ранен в голову аж под самым Берлином. Списали его с госпиталя в чистую отставку. Пожил он дома семь месяцев, а потом помер от мозговой болезни, кровоизлияние называется. Осталась я одна с сыном Витькой, пятнадцатый год ему. Сама цельный день на работе — я в сетчиковой бригаде состою, — а сын школу не кончил, в седьмой класс ходит и в колхозе работает. Вот так и живем…
Василий слушал словоохотливую хозяйку, поигрывал с пестрой кошкой, сидевшей на табурете, но его уже разморило от жары, и он все чаще поглядывал на дверь, за которой видна была пышно взбитая постель.
— Идите спать, — наконец спохватилась Марфа, — небось промерзли в дороге, а я вас разговором своим задерживаю.