Оттепель. Инеем души твоей коснусь - Ирина Лазаревна Муравьева

Через пятнадцать минут из проходной вышел ее бывший свекор. Увидел Ингу. Лицо его помрачнело.

— Ну, что там опять? Пойдем прогуляемся.

Дождь перестал. Они вошли в сумрачный сосновый лес. С лиловых иголок стекала вода, трава была ярко-зеленой, промытой. Инга рассказала об аресте.

— Паршин был алкоголиком. У алкоголиков часто случаются суициды.

— И чего от меня вы хотите? — внезапно перейдя на «вы», спросил он.

— Сергей Викторович! Он не виноват. Помогите ему!

— Раз не виноват, — подчеркнуто громко сказал Хрусталев, — то следствие выяснит.

— Но следствие может ведь и ошибиться…

— Наше следствие больше не ошибается, — так же громко сказал он.

— Я знаю, почему вы так говорите! — взорвалась она. — Вы до сих пор не можете простить ему, что это решение зацепиться тогда, в сорок четвертом, в конструкторском бюро…

— Что это решение я принял за него? — перебил свекор. — Да, принял. И что?

— Ему очень стыдно, что весь класс погиб… Никто не вернулся… Но он ведь себя обвиняет. А вас только косвенно…

— Я в ножки ему поклонюсь! Только «косвенно»! Спасибо, сынок, что отец тебя спас! Никто не вернулся? А он уцелел! — вдруг взвизгнул свекор и весь покраснел под шапкой седых волос. — Да, он уцелел! И несчастная мать еще пожила здесь, на свете! А так померла бы! По нашей вине!

Он перевел дыхание и спросил спокойным, будничным голосом:

— Все, Инга! Оставим пустой разговор! По Аське скучаю. Она сейчас с кем?

— Ее вчера тетка на дачу взяла.

— Вернется — поедет на дачу со мной. Стас каждый день ноет: «Где Ася? Где Ася?»

— Простите, что побеспокоила вас…

— Сказать, чтоб тебя до метро подвезли?

— Спасибо. Служебная ждет, на развилке.

В машине Инга закрыла глаза.

«Ничего не понимаю! — думала она, чувствуя, как с каждой секундой затылок все сильнее и сильнее наливается болью. — Ведь он ему сын! Как же так? Или это какая-то совсем особая порода людей?»

У аптеки она попросила шофера остановиться. Зашла и купила две пачки пирамидона. В аптеке было душно, многолюдно, от женщин пахло намокшими платьями. У молоденькой кассирши было мягкое, слегка похожее на Марьянино лицо. Тот же внимательный и доверчивый взгляд. У Инги бешено заколотилось сердце.

«А эта девчонка?! Почему она так переживает? Не ест и не пьет? И главное, что значит этот ее идиотский выпад: „Я осталась тогда ночью у Вити…“ Какой он ей Витя?»

Дышать стало вдруг очень трудно.

— Гроза небось будет! — сказал кто-то рядом. — Ишь как обложило!

«Да, именно так! Обложило! — вздрогнула она. — Всех нас обложило! Его, меня, Аську…»

И тут же злоба, ревность и отвращение подкатили к самому горлу.

«Он спал с этой дрянью! И с ней тоже спал! А я хороша! Ведь она мне призналась! Она же ведь мне описала „любимого“! И я ей сказала: „Ну, точь-в-точь мой „бывший“! А это мой „бывший“ и есть! Ха-ха-ха!“»

Она вспомнила, как они с Марьяной отплясывали в кафе «Прага». И как им все хлопали.

«Я тут унижаюсь, обиваю пороги, а он развлекался, как мог! С кем хотел! И стыд какой, господи! Стыд-то какой! И я ей, соплячке, давала советы!»

Она достала носовой платок и насухо вытерла мокрые глаза.

«Все, что я сейчас делаю, я делаю для Аськи. У нас есть ребенок, и она не виновата в том, что у нее не отец, а неизвестно что!»

Она вспомнила, как вскоре после их развода Аська, маленькая, в замызганном платьице, забралась ей на колени и крепко обхватила ее руками. Дело происходило на даче: Инга сидела на ступеньках крыльца и читала какой-то сценарий.

— Зачем ты такая худая? — спросила ее шестилетняя Аська. — Потолстей.

— Но так же красивей, — ответила Инга.

— А если тебя станет больше, я зажмурюсь и буду думать, что обнимаю и тебя, и папу.

Вытирая выступившие слезы и смеясь, она вышла из аптеки, села рядом с шофером.

— Смешной анекдот рассказали небось? — спросил он.

— Ох, не говори! Зайдешь в магазин — уходить не захочешь!

Съемки закончились в шесть. Кривицкий был, кажется, доволен, а Мячин, как всегда, не очень. Ему все казалось, что красок не хватает, и он в сотый раз заставил Пичугина еще раз продумать каждую сцену с точки зрения ее цветовой выразительности.

— Может, нос покрупнее сделаем Михаилу? — приставал Мячин. — А то как-то мы слишком реалистичны. Внесем небольшой элемент клоунады?

— Нет, я думаю, не стоит, а вот если ему слегка испачкать белую рубашку двумя синими пятнами, как будто бы синька, то, может, и лучше. Что скажешь? — задумывался Пичугин. — И если Иринке прическу повыше, а щеки напудрить? Она волновалась. Приехал любимый из города! Хочется понравиться.

— Попробуем завтра, — сказал ему Мячин. — Иди отдыхай, ты весь день на ногах.

— Посплю, пока этого героя-любовника, Сомова нашего, нет. Замучил он меня своими излияниями! Как луна, так он воет. Про Нюсю, про Тату, про злую судьбу! Обеих так любит, что просто сил нет!

— И Нюсю, и Тату?

— И Тату, и Нюсю. Главней все же Тата.

Мячин грустно усмехнулся.

Гримерши Лида и Женя только что сделали себе маски из земляники и лежали теперь рядышком с окровавленно-красными лицами, закрыв глаза. Разговаривали еле-еле, потому что артикуляция могла понизить волшебный эффект лесной ягоды.

— Нет, Люська его ни за что не окрутит! — неразборчиво бормотала Лида. — С ее этой челочкой, с дымом табачным! Когда ты целуешься с женщиной, Женя, на тебя должно веять ароматами райских садов, а не «Казбеком»!

— Да есть у него кто-нибудь. Точно есть! Ты хоть раз видела мужика, который за собой так ухаживает? Ни разу без свежей рубашки не вышел! А эти шарфы его! Я умираю!

Дверь открылась без стука, и Люся Полынина, у которой не было никаких шансов завоевать сердце модника и красавца Пичугина, ввалилась в эту скромную, пахнущую земляникой комнату. Лида и Женя вскочили в страхе. Люся, не ожидавшая увидеть двух окровавленных, полуголых женщин, пискнула и попятилась обратно.

— Дурная ты, Люська! Стучаться же нужно!

— Ну, раз у вас времени нет, я пойду…

— Куда ты пойдешь? Проходи вот, садись. Не на землянику! Сюда вот садись.

— Накрасьте меня, а? Ну так, как актрису. Хотя я, наверное, вам помешала…

Гримерши переглянулись.

— Да нет, мы свободны. Конечно, накрасим. Тебе лучше стрелочки или помягче?

Люся Полынина испуганно вспыхнула.

— Куда еще стрелочки? Я не Вертинская!

Лида и Женя наскоро избавились от остатков земляничной массы и принялись за дело.

— Держи подбородок повыше. Готова? —